Будучи в восторге от баррикады, Багорель громогласно умилялся:
— Вот как мы вырядили улицу! Любо смотреть!
Курфейрак, растаскивая понемногу кабак, пытался утешать вдову Гюшлу.
— Тетушка Гюшлу, — говорил он, — вы, кажется, недавно жаловались, что против вас затеяли судебное преследование за то, что Жиблотта вытрясала из окна ваш предпостельный коврик?
— Да, да, это верно, добрейший господин Курфейрак, — отвечала кабатчица. — Ах, боже мой! Неужели вы хотите употребить в ваше ужасное дело и этот стол?.. Да, не только за ковер, но с меня хотят взыскать и за один цветочный горшочек, который свалился из окна мансарды на улицу. Правительство стянуло с меня за это сто франков штрафа. Разве это не безобразие, а?
— Само собой разумеется, что безобразие, тетушка Гюшлу. Вот мы и хотим отомстить за вас.
Однако, казалось, тетушка Гюшлу плохо осознавала выгоду, предоставляемую ей мстителями. Должно быть, этот способ мести удовлетворил ее так же, как была удовлетворена та арабка, которая получила плюху от мужа и побежала жаловаться своему отцу. "Отец, — сказала она, — ты должен отплатить мужу за оскорбление твоей дочери тоже оскорблением". — "В какую щеку он тебя ударил?" — осведомился отец. "В левую". Отец ударил ее в правую щеку и сказал: "Вот теперь ты удовлетворена. Пойди и скажи мужу: "За то, что он ударил мою дочь, я ударил его жену".
Дождь перестал. Ряды защитников баррикады пополнялись новыми лицами. Разбили единственный фонарь улицы Шанврери и находившийся против него фонарь на улице Сен-Дени, перебили, кстати, все фонари соседних улиц: Мондетур, Синь, Прешер, Грандо и Пети-Трюандери.
Всем руководили Анжолрас, Комбферр и Курфейрак. Устроили сразу две баррикады, обе примыкавшие к "Коринфу" и образовавшие прямоугольник. Одна из баррикад, побольше, перекрывала улицу Шанврери, а другая — улицу Мондетур со стороны улицы Синь. Последняя баррикада, очень узкая, была сооружена исключительно из бочек и булыжника мостовой. В возведении баррикад участвовали человек пятьдесят; тридцать из них были вооружены ружьями, которые они мимоходом взяли "напрокат" в одном оружейном магазине.
Трудно было представить себе что-нибудь пестрее и разнохарактернее этой толпы. Один был в куртке при кавалерийской сабле и двух седельных пистолетах, другой щеголял в одном жилете, круглой шляпе на голове и повешенной через плечо на бечевке пороховнице, третий был весь облеплен серой бумагой и вооружен шилом, каким работают шорники. Кто-то кричал: "Истребим всех до единого и умрем на острие наших штыков!" У этого крикуна как раз не было штыка. Один красовался в солдатском мундире поверх сюртука и в патронташе национальной гвардии с вышитой красной шерстью надписью: "Общественный порядок". Виднелось множество ружей с номерами легионов, мало шляп, много обнаженных рук, несколько пик, галстуки совершенно отсутствовали. Все страшно суетились и, помогая друг другу, обсуждали возможные шансы на успех.
Какой-то человек высокого роста, замеченный Курфейраком, Комберром и Анжолрасом в ту самую же минуту, когда он примкнул к защитникам баррикады на углу улицы Бильет, старался быть полезным при сооружении малой баррикады. Гаврош работал в числе устраивавших большую баррикаду. Что же касается того молодого человека, который поджидал Курфейрака у него на дому и спрашивал его о Мариусе, то он исчез приблизительно в то время, когда переворачивали омнибус.
Сияющий и восхищенный Гаврош взял на себя задачу подбодрять работающих. Он сновал взад и вперед, поднимался вверх, спускался вниз, шумел, кричал. Казалось, что без него работа остановится. Что подталкивало его самого? Нужда. Что окрыляло его? Веселье. Гаврош был воплощением вихря. Он был везде, и голос его разносился повсюду. Он все наполнял собою, он не давал ни минуты покоя ни себе, ни другим. Сама баррикада точно воодушевлялась им. Он подгонял ленивых, оживлял утомленных, раздражал склонных к задумчивости, одних веселил, других сердил, всех приводил в возбуждение, того толкнет, другого осмеет, на мгновение останавливался, потом вдруг улетал, кружился над этим шумным муравейником, перескакивал от одних к другим, жужжал, бурчал, беспокоил, точно навязчивая муха, всю упряжь исполинской фуры. Его маленькие руки были в беспрерывном движении, его маленькие легкие не уставали работать.
— Смелей! Еще камней с мостовой! Кати сюда бочки! Ну еще, как ее, черт?.. Какую-нибудь там штуку! Тащи плетушку с штукатуркой, засыпай вот эту дыру! Мала наша баррикада! Надо бы повыше! Клади тут! Ставь туда! Тычь вон туда! Баррикада это, чай, у тетки Жибу. Ломайте дом! Смотрите: вон стеклянная дверь!
Последние слова рассмешили работавших:
— Стеклянная дверь?! Что ты хочешь сделать из стеклянной двери, шиш...
— Я-то не шиш, а вот ты дохлая мышь! — парировал Гаврош. — Стеклянная дверь в баррикаде, да это чудо! Она не остановит атаки, но здорово помешает влезть на баррикаду. Вы не крали яблок за заборами, утыканными стекляшками и бутылочным дном. Стеклянная дверь порежет ноги гвардейцам, вздумай они полезть на баррикаду. Черт возьми! Ехидная штука эти стекляшки! А вам это в голову не пришло, товарищи?!
Больше всего бесился Гаврош потому, что его пистолет был без собачки и не мог стрелять. Он бегал от одного к другому и то и дело приставал:
— Дайте мне ружье! Ружье мне! Почему мне не дают ружья?
— Тебе ружье?! — удивился Комбферр.
— Ну а почему нет? — спросил Гаврош. — У меня было ружье в 1830 году, когда зашел разговор с Карлом X!
Анжолрас пожал плечами и сказал:
— Когда ружья будут у всех мужчин, тогда оставшиеся будут давать и детям.
Гаврош гордо повернулся к нему и крикнул:
— Если тебя убьют раньше меня, то я возьму твое ружье!
— Мальчишка! — сказал Анжолрас.
— Желторотый! — передразнил Гаврош.
Заблудившийся франт показался в конце улицы. Гаврош крикнул ему:
— Молодой человек, молодой человек! По-жал-те к нам! Ну!.. Старая родина зовет, а вы ничего для нее не делаете.
Франт поспешно удалился.
© «Онлайн-Читать.РФ», 2017-2024
Обратная связь